ПРЕЛЮДИЯ В ДОМЕ МЁРТВЫХ
Человек идет в канун своего Тысячелетия по Дому Мертвых. Если бы вы могли окинуть взглядом громадное помещение, через которое он проходит, то не увидели бы ничего. Слишком темно, чтобы видеть. Назовем его пока просто «человек». По двум причинам.
Во-первых, он соответствует обычному и широко распространенному описанию немодифицированного человеческого существа мужского пола: прямохождение, противостоящие большие пальцы и другие типичные характеристики просто человека, и, во-вторых, потому, что у него отобрали имя.
Для иных подробностей пока что нет оснований. В правой руке у человека – посох его Хозяина, и этот посох влечет его сквозь тьму. Он неумолим. Он ведет человека и жжет ему пальцы, если тот отклоняется от предписанного пути.
Достигнув определенного места, человек поднимается на семь ступеней, ведущих к каменному возвышению, и трижды ударяет по нему посохом.
И тогда загорается свет– тусклый и оранжевый, протискивающийся в самые дальние углы. Обрисовываются стены громадного пустого зала.
Человек переворачивает посох и ввинчивает его в отверстие в камне.
Окажись вы сейчас в этом зале, вы бы услышали звук, словно от вьющихся вокруг вас крылатых насекомых – удаляющийся, возвращающийся…
Но лишь человек слышит его. Там присутствует не меньше двух тысяч других людей, но все они мертвы.
Они поднимаются из прозрачных прямоугольников, открывающихся в полу, поднимаются не дыша, не мигая, они покоятся на невидимых катафалках в двух футах над полом, и одежды их и кожа – всех цветов, и тела их – всех времен. У некоторых крылья, у других хвосты, у кого-то рога или длинные когти. У некоторых есть все это, в иных встроены детали машин, в других– нет. Многие выглядят так же, как человек.
На человеке желтые короткие брюки и рубашка-безрукавка того же цвета. Пояс и плащ у него черные. Он стоит возле мерцающего посоха своего хозяина и разглядывает мертвых перед собой.
– Вставайте! – взывает он. – Вставайте все! И слова его смешиваются с жужжанием, разлитым в воздухе, но не замирают как эхо, а повторяются снова и снова.
Воздух наполняется звуками и вибрирует. Слышатся стоны, скрипенье ломких суставов.
Шуршание, пощелкивание, шелест; они садятся, затем встают.
Затем звуки и движение прекращаются, и мертвые стоят как незажженные свечи у своих открытых могил.
Человек спускается со ступеней и мгновение стоит перед ними.
– Следуйте за мной! – говорит он и идет обратно тем же путем, каким пришел, оставив посох Хозяина посреди оранжевых сумерек.
Он подходит к высокой женщине-самоубийце с золотистой кожей; он пристально всматривается в ее невидящие глаза и говорит: – Ты знаешь меня? – и оранжевые губы, мертвые и сухие, движутся, они шепчут: – Нет, – но он продолжает всматриваться и спрашивать: – Ты знала меня? – и его слова гудят в воздухе, пока она снова не отвечает «нет»; и тогда человек отходит.
Он спрашивает еще двоих: древнего старика с часами, встроенными в левое запястье, и черного карлика с рогами, копытами и козлиным хвостом. Но оба отвечают «нет» и безмолвно идут за ним из этого громадного зала в следующий, где под камнем лежат другие и, сами не зная того, ждут, когда он призовет их в канун своего Тысячелетия.
Человек ведет их – ведет мертвых, которых поднял и которым повелел двигаться, и те следуют за ним. За ним – через галереи и залы, по широким прямым лестницам и по винтовым– узким, по переходами коридорам, и, наконец, приходят в Великий Зал Дома Мертвых, туда, где его Хозяин устраивает прием.
Он сидит на троне из черного полированного камня, а справа и слева – металлические чаши с огнем. На каждой из двухсот колонн, выстроившихся в его высоком Зале, горит и трепещет факел, и пронизанный искрами дым свивается в кольца и клубами поднимается вверх, сливаясь со струящимся облаком, скрывающим потолок.
Он неподвижен, но смотрит на человека, идущего к нему через Зал, и на пять тысяч мертвых за ним, и глаза его – как красные огни, не колеблемые ветром.
Человек падает ниц, простираясь у его ног, застывает, не поднимая головы, пока не слышит голос:
– Ты можешь приветствовать меня и подняться, – каждое слово – резкий гортанный лай.
– Привет тебе, Анубис, Хозяин Дома Мертвых! – произносит человек и встает.
Анубис слегка наклоняет свою черную морду, клыки его – две белые молнии. Красная молния, – его язык, – вылетает вперед и возвращается в пасть. Затем он встает, и тени скользят вниз по голому, похожему на человеческое телу.
Он поднимает левую руку, и жужжание вливается в зал и разносит его слова сквозь трепещущий свет и дым:
– Вы, мертвые, – говорит он, – сегодня ночью вы будете развлекаться для моего удовольствия. Пища и вино будут проходить меж ваших мертвых губ, но вы не почувствуете их вкуса. Ваши мертвые желудки удержат их внутри, пока ваши мертвые ноги будут танцевать. Ваши мертвые уста будут говорить слова, не имеющие для вас смысла, и вы будете обнимать друг друга без удовольствия. Вы будете петь для меня, если я захочу. Вы ляжете обратно, когда я пожелаю. Он поднимает правую руку.
– Да начнется пир, – говорит он и сдвигает ладони. Тогда между колоннами появляются столы, уставленные яствами и напитками, и в воздухе, возникает музыка. Мертвые движутся, повинуясь ему.
– Ты можешь присоединиться к ним, – говорит Анубис человеку и вновь усаживается на свой трон.
Человек переходит к ближайшему столу и немного ест и выпивает стакан вина. Мертвые танцуют вокруг него, но он сторонится их. Они издают звуки – слова без смысла, и он не слушает их. Он наливает второй стакан вина, и пока пьет, взгляд Анубиса лежит на нем. Он наливает третий стакан, держит его в руках и всматривается в него.
Он не знает, сколько прошло времени, когда слышит голос:
– Слуга! Он стоит мгновение, затем поворачивается.
– Подойди! – говорит Анубис, и человек подходит и простирается у подножья трона.
– Ты можешь подняться. Ты знаешь, какая сегодня ночь?
– Да, Хозяин. Это – канун Тысячелетия.
– Это канун твоего Тысячелетия. В эту ночь мы отмечаем определенный срок. Ты прослужил мне полную тысячу лет в Доме Мертвых. Ты рад?
– Да, Хозяин.
– Ты помнишь мое обещание?
– Да. Ты сказал мне, что если я верно прослужу тебе в течение тысячи лет, ты возвратишь мне мое имя. Ты расскажешь мне, кем я был на Средних Мирах Жизни.
– Ты ошибаешься, слуга, ибо этого я не говорил.
– Ты?..
– Я сказал, что дам тебе какое-нибудь имя, а это – совсем другая вещь.
– Но я думал…
– Меня не интересует, что ты думал. Ты хочешь получить имя?
– Да, Хозяин…
– …Но ты предпочел бы свое старое? Ты это пытаешься сказать?
– Да.
– Ты действительно думаешь, что кто-то может помнить твое имя через десять столетий? Ты думаешь, что был столь велик на Средних Мирах, что кто-то мог записать твое имя, что оно могло быть важным для кого-то?
– Я не знаю.
– Но ты хочешь его вернуть?
– Если бы смог, Хозяин.
– Почему? Зачем оно тебе?
– Потому что я ничего не помню о Мирах Жизни. Мне хотелось бы знать, кем я был, когда пребывал там.
– Зачем?
– Я не могу ответить, потому что не знаю.
– Из всех мертвых, – говорит Анубис, – одному тебе я вернул полное сознание для службы здесь. Может быть, тебе кажется, что это – следствие твоего былого величия?
– Я часто удивлялся, почему ты так сделал.
– Что ж, я успокою тебя, человек. Ты – ничто. Ты был ничем. Тебя не помнят. Твое смертное имя ничего не значит. Человек опускает глаза.
– Ты сомневаешься в моих словах?
– Нет, Хозяин…
– Почему?
– Потому что ты не лжешь.
– Тогда позволь мне доказать это. Я забрал у тебя воспоминания о жизни только потому, что они могли бы причинять тебе боль среди мертвых. Но теперь пора продемонстрировать твою безвестность. В этом помещении свыше пяти тысяч мертвых, из многих времен и мест…
Анубис встает, и голос его доносится до каждого в этом Зале:
– Внимайте мне, черви! Обратите свои глаза на человека, что стоит перед моим троном! Повернись к ним лицом, человек! Он повинуется.
– Человек, знаешь ли ты, что сегодня ты носишь не то тело, в каком заснул прошлой ночью? Сейчас ты выглядишь так, как тысячу лет назад, когда только вошел в Дом Мертвых.
Мертвецы мои, есть ли кто-нибудь среди вас, кто может сказать, что знает этого человека?
Золотокожая девушка делает шаг вперед.
– Я знаю этого человека, – проходят ее слова сквозь мертвые губы, – ведь он разговаривал со мной в другом зале.
– Это мне известно, – говорит Анубис, – но кто он?
– Он тот, кто разговаривал со мной.
– Это не ответ. Иди и трахнись вон с той пурпурной ящерицей. А ты что, старик?
– Со мой он тоже говорил.
– И это я знаю. Можешь ты назвать его?
– Не могу.
– Тогда иди танцуй вон на том столе и поливай вином голову. А тебе что, черный?
– Этот человек говорил и со мной.
– Ты знаешь его имя?
– Я не знал его, когда он спрашивал…
– Тогда сгори! – кричит Анубис, и огонь падает с потолка и вылетает из стен и превращает черного человека в пепел, который медленно клубится по полу, вихрится среди ног застывших танцоров и, наконец, распадается в прах.
– Ты видишь? – говорит Анубис. – Нет никого, кто назвал бы имя, бывшее у тебя когда-то.
– Я вижу, – соглашается человек, – но последний из них мог бы еще что-то сказать…
– Ему было нечего сказать! Ты, неизвестный и ничтожный, спасен мною. Потому лишь, что довольно сведущ в искусстве бальзамирования и при случае сочиняешь неплохую эпитафию.
– Спасибо, Хозяин.
– Что хорошего дали бы тебе здесь твои имя и воспоминания?
– Ничего, Хозяин.
– Однако раз ты хочешь иметь имя, я дам тебе его. Достань свой кинжал. Человек вытаскивает клинок, висящий у него на поясе.
– Теперь отрежь свой большой палец.
– Какой, Хозяин?
– Можешь и левый.
Человек закусывает губу и закрывает глаза, с силой водя клинком по суставу большого пальца. Кровь его льется на пол, бежит по лезвию ножа и стекает с острия. Он падает на колени и продолжает резать, слезы струятся по его щекам и капают, смешиваясь с кровью. Дыхание его хрипло, из горла вырывается судорожный всхлип.
